Случайные столкновения с Михаилом Адольфовичем

Ю.А. Степанянц
Australian Nuclear Science and Technology Organisation, Lucas Heights, Sydney, Australia

Моё знакомство с Михаилом Адольфовичем происходило как-то плавно и постепенно после того, как он восстановился после затяжной болезни и вновь обрёл речь. Мы не были официально представлены друг другу, хотя я, конечно, знал о нём и иногда сталкивался с ним в коридорах институтов, НИРФИ и ИПФ АН. Потом я узнал, что Михаил Адольфович по субботам читает лекции для старшекурсников радиофака университета, на которые допускаются не только студенты. Я стал посещать эти лекции и, увлёкшись его манерой изложения, посещал эти лекции на протяжении нескольких весенних семестров в 80-е годы. После лекций мы обычно не торопясь шли домой, ибо жили по соседству, и разговаривали на различные темы.

В определённые периоды нашего знакомства моё сближение с Михаилом Адольфовичем было особенно тесным, и он рассказывал мне многое из своей жизни, что потом нашло отражение в его последней книге «Всякая и не всякая всячина» (Нижний Новгород, ИПФ РАН, 2005). Помимо этого мне в ту пору доводилось просто сталкиваться с МА в коридорах ИПФ РАН или даже на улице. При этом почти всякий раз такое случайное столкновение сопровождалось какой-нибудь искромётной вспышкой юмора, шутки или подначки, на которые МА был большой мастер. Однажды я даже отважился и по совету моего приятеля, Игоря Шейнфельда, изложил на бумаге все те забавные эпизоды, свидетелем которых я был, присовокупив к ним другие истории об МА, которые он мне рассказывал сам или о которых я слышал от друзей. Свои записки я передал МА прежде, чем показывать их кому-либо. МА отнёсся весьма благожелательно к моей писанине и даже внёс в неё некоторые коррективы. Как мне кажется, некоторые из тех забавных историй могут быть уместны для сборника воспоминаний об МА, поэтому, получив любезное приглашение Светланы Денисовны Жерносек-Миллер, я рискую представить их на суд читателя. Большой моральной поддержкой для меня является то обстоятельство, что МА читал написанное мною и был не против распространения этих историй. Более того, при одной из наших последних встреч у него дома он мне сказал, что хранит мои записки в специальной папке, «Папке 9-го Дня», – так он выразился. Уточнять я не стал.

***
Однажды году, кажется, 1988-м я столкнулся в коридоре института с Михалом Адольфовичем. Мы на ходу обменивались какой-то текущей информацией и я, видимо, будучи в спешке, трижды оговорился и назвал его Михаилом Израилевичем, с которым в ту пору мне приходилось ежедневно тесно общаться. После каждой такой оговорки я сам же с извинением поправлялся, но после третьего раза МА не выдержал и, усмехнувшись, прервал меня словами, сказанными с расстановкой:
-- Вы знаете, Юра, я не изменял своего отчества даже во время войны. А тогда, замечу Вам, иметь отчество "Адольфович" было гораздо опаснее, чем сейчас "Израилевич!".

***

Однажды у себя в кабинете МА собрал нескольких молодых научных сотрудников из разных отделений института для обсуждения каких-то вопросов повышения эффективности работы и заинтересованности в ней. Вдруг посреди обсуждения дверь в его кабинет отворилась, и в комнату торопливо заглянул один из старших сотрудников института. По-видимому, ошибившись дверью, он воскликнул: "Ой, извините, кажется, не туда попал". И, оглядев неожиданную компанию, добавил: "Хм, а всё равно интересно!"
Дверь за ним уже готова была захлопнуться, но молниеносная реакция МА опередила: "Постойте, постойте!" – воскликнул он, – "Ваши слова были бы уместны, если б Вы случайно заглянули в женский туалет: "Не туда попал, а всё равно интересно! "

***

Как-то в разгар Перестройки (в 1990 г.) я повстречал МА, выходившего из дирекции. Отведя меня в сторону, он мне рассказал:

-- Мы, зав. отделами, собрались в кабинете директора на некое совещание. Пока не подошел директор, мы от нечего делать стали разглядывать лежащие на общем столе бумаги, среди которых попался на глаза проект взаимодействия вашего отдела с Американским институтом нелинейных исследований. Тут некоторые из присустствовавших начали ворчать: вот, мол, раньше никаких связей с зарубежными институтами у нас не было, в гости друг к другу не ездили, жили замкнуто, а научных результатов выдавали за год не меньше, а, пожалуй, даже и побольше, чем сейчас. Теперь же все начали разъезжать по заграницам, как в обычные командировки по стране, появились уже различные совместные договора, проекты, взаимные визиты..., а результатов что-то больше не стало...

Я слушал все это молча, а потом не выдержал и сказал: «Ну, знаете ли, нельзя же всё сводить к одной только выгоде. Я вот прочитал недавно в каком-то серьёзном медицинском журнале, что на одно зачатие приходится в среднем два на десять в третьей¹⁾ холостых половых актов, от которых пользы – почти никакой, но зато сколько удовольствия обоим партнёрам!».

* * *
В 1992 г. я защищал докторскую диссертацию в ИПФ. Перед самой защитой ко мне подошёл зам. председателя Совета и предупредил с угрозой в голосе: "Если не хотите, чтобы Вам накидали "чёрных шаров" при голосовании, постарайтесь уложить Ваш доклад в 30 минут". Я похолодел: "Мне Учёный секретарь Совета обещал 45 минут". Зам. председателя смягчился: "Ну, ладно, раз так, то не больше сорокa".

Надо сказать, что, как и большинство диссертантов, я был преисполнен чувства значимости полученных мною результатов, которыми так хотелось поделиться с собравшимися на защиту уважаемыми коллегами и старшими товарищами. В общем, сокращать материал, приготовленный для того, чтобы убедить членов Совета, что моя диссертация заслуживает одобрения, мне ужасно не хотелось. Поэтому я решил уплотнить свой доклад за счёт скорости изложения.

Защита прошла гладко, я уложился в 39 минут, при голосовании все "шары" были белые.

После защиты ко мне подошёл МА, поздравил и добавил:
-- Я обычно на семинарах всегда пытаюсь мысленно обогнать докладчика, предугадать его следующую фразу, ход его мысли. Однако Вы сегодня взяли такой темп, что я не успевал следить за Вами и быстро отключился. Тогда я решил проанализировать правильность Вашей речи. Должен сделать Вам комплимент: в столь длинном и скоростном докладе Вы допустили всего две-три незначительные сшибки.
Я давно замечал, что наиболее правильным русским языком владеют русскоязычные инородцы – миллеры, рабиновичи, степанянцы, ... . Им в отличие от коренных русских, по-видимому, на подсознательном уровне нужно ещё что-то себе и людям доказывать правильностью своей русской речи.

____
¹⁾МА именно так и произнёс по-научному, вместо двух тысяч. – Ю.С.
²⁾Как говорил МА, «диссертант жалок». И добавлял: «А он и должен быть жалок, иначе он будет нагл!»

Тут, кстати, недавно ваш Л.А. Островский³⁾, вернувшись из Италии, говорил мне, что у итальянцев очень быстрая речь. Во время Вашего доклада я с гордостью отметил про себя: "А наши тоже так могут!"

Спустя некоторое время мне как заместителю заведующего отделом пришлось уже на Учёном совете института представлять основные результаты нашего отдела за год. Я несколько волновался и пытался изложить довольно подробно полученные нами результаты, которые могли быть рекомендованы в годичный отчёт Академии Наук. Будучи ограниченным временным регламентом, я опять злоупотребил быстрословием.

После заседания Учёного совета МА мне сказал:
-- Я снова не в силах был следить за ходом Ваших мыслей из-за быстроты их изложения. Но на этот раз должен сделать Вам замечание. Не надо так подробно излагать основные результаты, достаточно их давать тезисно.

Я пытался возражать, аргументируя тем, что результаты, по-моему, были интересные, вызывали вопросы у членов Совета, нужно было кое-что подробнее разъяснить ... .

МА прервал меня:
-- Я расскажу Вам одну историю, чтобы Вам понятнее было моё замечание. Только заранее прошу прощения за несколько грубоватую аналогию.

Далее МА поведал следующее:
-- Как-то после продолжительной болезни я восстанавливался после продолжительной болезни в неком санатории для партийной элиты. Там еженедельно у нас брали анализы. Обычно в понедельник утром мы приходили в туалет, где на специальной полочке нас ждали склянки, в которых нужно было оставить эти самые "анализы", предварительно прикрепив к баночкам бумажки со своими фамилиями. Как-то при очередной сдаче анализов, зайдя в туалет, я обнаружил, что кое-кто, видимо, не очень искушённый в этих делах или просто по недоразумению оставил всё, что требовалось, не в баночке, а в новеньком цинковом ведре, которое уборщица по неосторожности оставила в уголке туалетной комнаты. И чтобы никто не усомнился в авторстве, этот человек с гордостью приклеил к ведру бумажку со своей фамилией крупными буквами. Бедная уборщица, войдя следом за мной, долго сокрушалась такому количеству наложенного в ведре ...

Здесь МА сделал паузу, чтобы перевести дух, а я всё пытался уловить связь между рассказанным эпизодом и моим сообщением на Учёном Совете. МА пришёл мне на помощь: "Надеюсь, Вы понимаете, Юра, что я хочу этим сказать: на самом деле для анализа нужно совсем немножко! "
____
³⁾Л.А. Островский был моим научным руководителем со студенческих лет, а потом я долгие годы работал в возглавляемой им лаборатории ИПФ.

* * *

Однажды МА рассказал мне эпизод, который случился с ним, когда он после заболевания, приведшего к потери речи, лежал в московской психиатрической клинике⁴⁾. Физически к тому времени он уже в достаточной степени окреп, чувствовал себя неплохо, но речь все не восстанавливалась. Чтобы как-то скрасить дни своего пребывания в этом заведении, МА решил укрепить себя физкультурой и в определенные часы стал заниматься гимнастикой во дворе клиники, используя в качестве тяжестей кирпичи⁵⁾. После очередной тренировки, проходя по коридору мимо двух санитарок, он услышал, как одна громко говорила другой, указывая на него и, по-видимому, полагая, что МА глухонемой: "Этот у нас вовсе чокнулся". МА мне со смехом заметил:
-- Вы только представьте себе, Юра, что значит быть чокнутым в сумасшедшем доме!

* * *
В пору расцвета брежневской эпохи, придя в институт рано утром накануне праздника 8-е Марта, я нагнал в коридоре медленно и согбенно идущего МА, жутко расстроенного и громко произносящего какие-то ругательства. Я сдержанно поздоровался и участливо спросил, в чём дело и что его так разволновало с самого утра. В ответ МА мне пожаловался:

-- Вы, наверное, знаете, Юра, что этот праздник я не признаю и никого в этот день сам не поздравляю. По неведомой причине наш Климентич (отставной полковник, постоянно дежуривший в партбюро института – Ю.С.) повадился поздравлять меня ежегодно с этим праздником. Что он во мне бабьего нашёл? – ума не приложу!

Далее МА продолжил свой возмущённый рассказ:
-- Выйдя сегодня из дома, я заклинал про себя всю дорогу: "Хоть бы не попасться на глаза Климентичу!". Я ради этого даже с утра пораньше вышел. И надо же такому случиться, что первый, кого я здесь повстречал, был именно он. Я подозреваю, что он специально меня подстерегал в коридоре. Когда я подошёл ближе, он со слащавой улыбкой произнес: «Доброе утро, Михаил Адольфович! С праздником Вас!».

С трудом сдерживаясь, я его спросил: «А что, разве уже вышел указ гомиков тоже в этот день поздравлять?» Климентич развёл руками: «Ну, так это же Международный…».

___
⁴⁾Жена М.А. Миллера, С.Д. Жерносек, сделала уточнение: "МА лежал в неврологическом отделении московской железнодорожной больницы МПС. Там работал некто Гехт, с которым МА познакомился через кого-то из окружения дома Левиных. Гехта интересовали такие функциональные нарушения, как потеря речи при сохранении ясности мышления. Врачи хотели выяснить, какая химия ответственна за подобные нарушения у МА. Для этого они отменили все лекарства, которые подавляли или смягчали приступы блокировки речи, в результате чего наступила её стойкая потеря, продолжавшаяся около 5 лет. Это был жесточайший эксперимент, который очень ему повредил".
⁵⁾ Так мне запомнилось из его рассказа, но прочитав написанное МА сделал письменное уточнение: "Кирпичей не было. Я ходил по внутреннему садику психички около 6 часов без остановки по окружности 100 м (всего лишь!) и больные всё время жаловались врачам, что я свихнулся. В психлексиконе это называется амбулаторный автоматизм . Мне такой диагноз ставил сам А.В. Снежневский, но это была чушь! Я всегда любил бродить!"
⁶⁾Отставной полковник, постоянно дежуривший в партбюро нашего института – Ю.С.

* * *

Как-то при встрече с МА мы разговорились об одном человеке, поведение которого было неоднозначным с резко положительными и столь же круто отрицательными поступками. МА сказал:
-- У него, видимо, есть доброе начало, но внешние обстоятельства толкают на дурные поступки. Такое случается нередко. Бывают даже случаи, когда говорят, что в душе имярек был глубоко порядочным человеком, но всю жизнь вел себя как закоренелый подлец. Впрочем, бывает и наоборот!.

МА вообще любил такого рода перевёртыши и "обратные задачи". Так, однажды после просмотра какого-то зарубежного фильма о полицейских и гангстерах мы встретились с МА при выходе их кинотеатра. МА мне тут же сказал:
-- А заметьте, если при озвучивании фильма все слова, сказанные гангстерами, вставить в уста полицейских, и наоборот, содержание фильма также останется вполне осмысленным. Тем более, что выражения лиц всех экранных героев и их поступки превосходно соответстуют новым ролям. Получился бы не менее увлекательный фильм о благородных гангстерах и злодеях полицейских.

* * *
Однажды на одну из лекций, которые МА читал для студентов 5-го курса радиофака, пришёл Л.А. Островский (эти лекции, как отмечалось выше, посещали не только студенты). На предыдущей лекции МА рассказывал о разных функиях левого и правого полушарий мозга (это была одна из его любимых тем), о взаимодействии этих полушарий, о леворуких и амбидекстрах. При этом он демонстрировал асимметрию своих рук в пользу левой (это, как мне было известно, не врожденное его свойство, а следствие тяжёлого заболевания во время войны). Затем пошутил, что в семитских странах квалифицированный лектор должен быть правшой, а в странах, пишущих слева направо, включая нашу (т.е., антисемитских?), – левшой, чтобы не заслонять от аудитории текст при письме мелом на доске. Тогда студентам в аудитории будет удобно отслеживать написанное сразу же вслед за лектором пока он не успел стереть написанное. В качестве маленького отступления МА привёл пример определённой категории лекторов, которые читают лекции отвернувшись к доске, заслоняя собой то, что они пишут, и тут же стирая написанное. Сам МА вынужден был переучиваться на левшу после упомянутого заболевания и за долгие годы преуспел в этом, так что во время лекции он писал на доске левой рукой в полном соответствии со своим правилом.
Так вот, на лекцию МА приходит Л.А. Островский, который, надо сказать, врождённый левша, но переученный ещё в детстве в обратную сторону, на правшу, под единую гребёнку в советской средней школе. В обыденной жизни ЛА одинаково хорошо владеет обеими руками и, как мне кажется, начинает писать той рукой, в которой в данный момент находится авторучка.

Я заметил, что, здороваясь друг с другом, МА и ЛА протянули друг другу для пожатия традиционно правые руки, причём было видно, что МА это делал с явным напряжением – рука плохо слушалась. Тут я не мог удержаться, чтобы не прочитать им стишок польского писателя Станислава Ежи Леца, подходивший к случаю как нельзя кстати и очень развеселивший их обоих:

"Когда видишь, как два левши
Пожимают друг другу
правую руку,
Убеждаешься визуально,
сколь машинальна
Сила привычки,
И часто не исходит от души."

-- А ведь верно! – сказал МА. -- Мы ведь с Вами, дорогой Лев Аронович, формально демонстрируя миролюбие правыми руками, левые – ударные! – как бы держим наготове.

* * *

Наш Институт прикладной физики РАН построен напротив областной психбольницы, через дорогу, аккурат дверь в дверь. На этот счёт рождалось (и, вероятно, еще будет возникать) множество шуток. Одна из них принадлежит МА, который на одном из юбилейных институтских капустников сказал:
-- В нашем городе есть только две привилегированные организации, куда принимают в основном по уму и редко – по блату: это наш Институт и лечебница напротив.

* * *
Как-то, ещё до Перестройки, МА поделился со мной маленькой историей, случившийся на Учёном совете Института. Осенью в институт влилась свежая партия выпускников университета (а получить распределение в ИПФ в то время было ещё весьма престижно и непросто). Им предстояло пройти через двухгодичный институт стажёров-исследователей, который курировал МА. На совете обсуждались дипломные оценки и достижения вновь принятых молодых сотрудников, их потенциальные возможности и т.п. МА заинтересованно принимал участие в обсуждении. Однако, по его словам, не все поступившие на работу были равносильны, разброс по способностям в тот год был особенно велик. Далее, МА рассказывал:

-- Я, обеспокоенный этим обстоятельством, с места бросил провокационную реплику директору: «Андрей, вот я уже жизнь прожил, но до сих пор так и не понял, по какому же принципу принимают в наш институт?» Директор помолчал. А потом в неожиданно наступившей тишине ответил мне с печалью в голосе: «Ну, что я могу тебе сказать на это, Миша? Видно, зря жизнь прожил!»

* * *

Как-то раз в середине 80-х годов в наш институт должен был приехать Президент Академии Наук академик А.П. Александров. Это был, кажется, первый официальный визит Президента АН в Нижний Новгород за всю историю Академии. К визиту тщательно готовились не только по научной части, но и бытовые вопросы старались продумать заранее, чтобы не ударить лицом в грязь перед высоким гостем. В институте был организован "штаб" по встрече и приёму Президента, установилась волнующая атмосфера ожидания и подготовки.
Накануне самого визит я встретил в коридоре МА, который мне с усмешкой поведал:

-- Вот, только что я был у нашего Учёного секретаря и застал его несколько обескураженным. Он перед этим звонил в Москву, в секретариат Академии, чтобы справиться, какую диету предпочитает Президент. Что он ест и что категорически отвергает, какие деликатесы предпочитает и что пьёт. А там ответили, что Анатолий Петрович очень неприхотлив и не привередлив в еде, он ест всё, никаких особых пристрастий у него ни в пище, ни в выпивке нет. Единственно, чего он не переносит, так это жаренную курицу с чесноком.

В общем, по мнению Учёного секретаря, информация для подготовки какого-нибудь гастрономического сюрприза оказалась крайне скупой и малополезной.

МА возразил:
-- Напротив, Вы получили ценнейшую информацию для нашего института, которой нужно только умело рапорядиться. Представьте себе, что Вы или кто-нибудь другой будете сопровождать Президента по институту и давать ему пояснения о имеющихся у нас экспериментальных установках и проводимых на них исследованиях. И вот, в подходящий момент Вы можете ввернуть: «В нашем институте создана новая установка или разработана новая теория, значительно лучше предыдущих. Все прежние были непереваримо плохи, ну, как, например, ... жаренная курица с чесноком!» И Президент с уважением и пониманием посмотрит на Вас!

* * *
Однажды мы возвращались с МА после его лекции в университете и разговаривали о тактике и приёмах лектора, используемых для привлечения внимания аудитории. МА поведал мне о двух ярких примерах из своей практики.

На одной из его лекций два молодых человека никак не могли настроиться на лекционную волну и что-то энергично обсуждали между собой. МА попросил у них только пять минут внимания.
-- Я обещаю вам, что по их истечении либо вы сами не захотите продолжать свой разговор и будете с интересом слушать мою лекцию, либо вас выгонят за дверь ваши же соседи, чтобы вы им не мешали.
Эти парни на пять минут честно притихли, а потом я забыл о них. Видимо, лекция их, действительно, захватила и они мне больше не мешали.

В другой раз МА мешали читать лекцию две девушки, сидевшие в первом ряду и оживлённо болтавшие, несмотря на несколько просьб обращённых к ним со стороны МА. Пикантность ситуации состояла в том, что в тот период у МА была обострённая слуховая чувствительность, и он в деталях слышал их разговор, не предназначенный для посторонних ушей. Хотя, надо сказать, студентки, по существу, всего лишь перешёптывались друг с другом. МА предупредил их, что он прекрасно слышит, о чём они говорят, и это ему мешает.
Когда очередная его просьба осталась снова без внимания, он с какого-то момента прервал свою лекцию и вместо изложения лекционного материала тем же ровным голосом стал транслировать аудитории всё, что он слышал от этих студенток:
-- Вот сейчас эта девушка, в красной кофточке, говорит своей подруге следующее ... . А та ей отвечает так ...".

Аудитория, затаив дыхание, слушала:
-- Знаете, Юра, -- сказал он мне, -- как интересно подслушать, о чём говорят девушки на лекции!.

Так продолжалось минут пять, пока эти девушки не насторожились из-за странно притихшей аудитории. Можете себе вообразить, каков был последующий эффект!⁷⁾"

⁷⁾ Опять же я здесь излагаю эту историю так, как она мне запомнилась из рассказа МА. Его комментарий к моим запискам был, однако, следующий: "Это единственное место в Вашем рассказе, где я приуменьшен. На самом деле это были Он и Она, и сидели они на последних рядах амфитеатральной аудитории. А я в лекционном возбуждении слышал как Паганини. И эффект, повторяю, был ошеломляющий. Кстати, я и сейчас, старчески глуховатый, в возбуждении слышу удивительно хорошо".

* * *

Проработав много лет в ИПФ, я вдруг получил приглашение перейти на преподавательскую работу в Политехнический институт, с которым многие годы был связан по совместным работам. Я хорошо знал коллектив кафедры Прикладной математики, на которую меня приглашали. Работа была для меня знакомой, и возможность продолжения научных исследований оставалась прежней, и связь с ИПФ сохранялась, но всё же какие-то сомнения у меня оставались. Может, просто не хотелось уходить с насиженного места.

В один из дней накануне принятия окончательного решения я повстречал по дороге в институт МА и в ответ на его обычное приветствие: "Как дела, Юра?" поведал ему о своих переживаниях. МА спросил: "А как там с зарплатой?" Я ответил, что насколько мне известно, зарплата на новом месте у меня будет вдвое выше нынешней. МА хмыкнул:
-- И Вы ещё сомневаетесь! Вы, наверно, плохо себе представляете, что это значит, вдвое более высокая зарплата. Человеку, вообще, трудно экстраполировать вверх. Чтобы лучше осознать прирост в зарплате, попробуйте вообразить, что с завтрашнего дня Вы станете получать вдвое меньше.

У меня в тот период зарплата составляла 180 руб. в месяц, и я живо себе представил, каково это жить на 90 руб. А зарплата в 360 руб./мес., действительно, сначала как-то не очень укладывалась в голове. Потом привык, потом стало не хватать ...

* * *
В 1986 году МА задержали в Нижегородском универсаме в подозрении на воровство продуктов. Надо сказать, что в ту пору, несмотря на сонм кассирш и торговых работниц в зале, подозрительность особенно свирепствовала. Вид МА, носившего тёмные очки и заплечную котомку, насторожил работниц универсама, и они бдительно потребовали, чтобы он раскрыл свой рюкзак и предъявил им его содержимое.

Как рассказывал мне впоследствие сам МА, у него в рюкзаке находились черновые записи сценария к юбилейному капустнику в честь нашего директора, которому в скорости исполнялось 60 лет. МА трепетно относился к этим записям и не желал их показывать кому-либо, поэтому он отказался раскрыть рюкзак. Тогда его окружили дородные продавщицы и, грубо подталкивая, препроводили в подсобку, где насильно насильственно вырвали и открыли его рюкзак. Убедившись, что в рюкзаке, кроме каких-то школьных тетрадок, ничего больше нет, они без извинений вернули ему рюкзак и с укором бросили: «Ну, вот, всё равно вы нам всё показали, нечего было гонор проявлять!»
МА медленно с достоинством и расстановкой ответил:
-- Я вам ничего не показывал: это вы – универ-самки – нахально подсмотрели мой интим").

* * *

С одним из сотрудников нашего института как-то случилась беда: при входе в тот же злосчастный универсам ему на голову свалилась одна из букв в названии этого торгового центра. Размер и вес буквы были внушительные, сотрудник получил травму головы и на следующий день появился в институте с перевязанной головой. В коридоре его обступили коллеги, среди них был и МА. Пострадавший уже, видимо, не в первый раз взволнованно пересказывал случившееся. Все выражали ему сочувствие и возмущались качеством строительно-монтажных работ у нас в стране. Комментарий МА был соболезнующе-неожиданным:
-- Все мы знаем, что словом можно убить человека. Оказывается убить можно одной лишь буквой!
___
⁸⁾ По прочтении этих записей, МА сделал поправку: "Никуда меня не уводили, разборку устроили прямо на месте. После этого я три года не ходил в тот проклятый универсам". Светлана Денисовна сделала дальнейшее уточнение: "Не три года, а все пять лет! Причем, Михаил Адольфович согласился пойти со мной в обновлённый универсам только после того, как я его клятвенно заверила, что в нём за прошедшие годы полностью сменился весь состав работниц, а также стиль их работы".

* * *
Весной 1993 год в Звенигороде под Москвой должна была состояться Школа по физике плазмы, посвящённая памяти академика М.А. Леонтовича. Организаторы Школы пригласили МА приехать и выступить на ней с лекцией о Леонтовиче, т.к. он был с ним хорошо знаком. МА в ту пору чувствовал себя неважно и не гарантировал своё участие в этой Школе.

Горячую агитацию для привлечения МА к Школе заблаговременно проводил сотрудник Курчатовского института М.В.Незлин, с которым я был очень дружен. МВ с большим уважением и любовью относился к МА и очень хотел, чтобы МА выступил на этой Школе. Через меня он передавал свои убедительные просьбы и приглашения.

В конце концов МА собрался с силами и подготовил лекцию о том, какое продолжение нашли идеи М.А. Леонтовича в работах горьковской школы Радиофизики. К этой лекции было также приготовлено множество интересного иллюстративного материала (постеры помогали готовить многие сотрудники отдела физики плазмы).
Вдруг накануне он узнаёт, что сам М.В. Незлин на этой Школе присутствовать не будет, ибо в это же время он собирается быть на Школе по гидродинамике, которая проходила тоже под Москвой, но в другом пансионате. Интересы МВ в ту пору были связаны главным образом с гидродинамическими задачами, и он отдал предпочтение именно этой Школе. Кроме того, на эту гидродинамическую школу должен был приехать знакомый профессор из Франции, которого МВ давно ждал в гости, собирался обсуждать с ним общие вопросы и показать ему свои экспериментальные установки. МА расстроился от того, что Незлина не будет на его лекции и при случайной встрече высказал мне свою обиду на него: "Готовясь к лекции, я ведь неявно предполагал, что в зале будет сидеть Незлин. Я подсознательно как бы опирался на него и на его реакцию, он ведь хорошо знал М.А. Леонтовича и долгие годы проработал с ним рядом. А теперь, когда выясняется, что его не будет, у меня совершенно пропадает вдохновение". Я пообещал как-нибудь помочь делу, поскольку сам тоже предполагал быть на той же Школе по гидродинамике вместе с М.В. Незлиным.

Встретившись на Школе с МВ, я предложил ему в день лекции Миллера взять такси и подъехать в соседний пансионат вместе, а заодно прихватить с собой и французского профессора, который, наверняка, слышал о М.А. Леонтовиче. Сам я тоже очень хотел послушать цикл лекций о М.А. Леонтовиче и в том числе лекцию МА. Незлин с воодушевлением принял мою идею, и в назначенный день мы прибыли на плазменную Школу буквально за несколько минут до начала лекции Миллера. МА обрадовался, увидев нас. В тот день он был в ударе, так что лекция удалась на славу.⁹⁾

После неё мы встретились с ним в холле пансионата. Пока М.В. Незлин комментировал французу развешенные по стенам плакаты, МА мне шутливо сказал: "Передайте Вашему Незлину, что он вел себя по отношению ко мне, как профессиональный зазывала перед входом в публичный дом". Я удивлённо поднял брови, а МА просвятил меня : "По неписаным правилам, как только клиент, привлечённый зазывалой, входит внутрь заведения, последний тут же исчезает ... чтоб ему потом невзначай не набили морду за неподходящий контингент или уровень обслуживания ". Я рассмеялся и возразил: "Пожалуй, не рискну, а то ещё МВ обидится." МА подбодрил меня : "Не обидится! Он же не злин , а Нeзлин !" Я потом рассказал об этом эпизоде МВ и мы вместе посмеялись. Французский профессор, которому мы перевели разговор и объяснили причину нашего смеха, подтвердил, что такой обычай, кажется, действительно, существует в Западном мире.
_______________________
⁹⁾ Эта лекция под названием "Леонтович – Левин. Творческое взаимодействие", прочитанная по приглашению организаторов на ежегодной конференции по физике плазмы и УТС в феврале 1993 г., опубликована в сборнике "Академик М.А. Леонтович. Ученый. Учитель. Гражданин", М.: Наука, 2003, стр. 205–233.

* * *

Ещё одна забавная история, свидетелем которой я был, связана с кратким визитом М.В. Незлина в ИПФ в начале 80-х годов. Он был официальным оппонентом на защите кандидатской диссертации одного из наших сотрудников. После окончания защиты М.В. Незлин оказался в большой общей комнате – "караван-сарае", как называл её МА. В окружении молодых (и не только) сотрудников отдела наш московский гость рассказывал последние столичные новости и коснулся, в частности, недавнего международного скандала, который в нашей советской прессе не освещался, но был известен москвичам из кругов, "близких к дипломатическим". Оказывается Президент США Рональд Рейган прилюдно назвал Лидера Ливийской Джамахирии полковника Муамара Каддафи "африканской обезьяной"! А тот в ответ назвал Президента великой державы "цивилизованным варваром". "И это образец международной дипломатии конца ХХ века на уровне глав государств!" – сокрушался МВ.

МА выслушал этот рассказ и произнёс: "Вы знаете, Михаил Вениаминович, чтобы Вас немного успокоить, я расскажу одну маленькую историю, которую слышал из уст отца нашего директора. Виктор Иванович Гапонов во время войны работал простым мастером цеха на одном оборонном предприятии и как-то рассказал, что под его началом трудились двое рабочих. Оба были прекрасными специалистами своего дела, но в своей речи они использовали такой набор слов, который невозможно было отыскыть ни в одном словаре стандартного русского языка. При этом они прекрасно понимали друг друга, присваивая деталям, которыми они пользовались, заковыристые наименования из ненормативной лексики. И для обозначения дейстий, которые нужно было совершить с этими деталями, они употребляли очень нетривиальные непечатные конструкции. Более того, даже друг к другу они обращались не по именам, а используя прозвища, непроизносимые в женском обществе, что однако нисколько их не оскорбляло.
Но вот, однажды между ними возник какой-то ожесточённый спор на производственной почве, и после продолжительной перепалки, изобилующей особенно изощрёнными нецензурными фразами, один из них сказал другому всего два слова, оба из которых уже вполне можно было отыскать в словарях русского языка. Он сказал приятелю в сердцах: "Дура ты!" И предствьте, именно эта печатная фраза положила конец их дальнейшим взаимоотношениям!"
Подытоживая, МА заключил: "Поэтому, дорогой Михаил Вениаминович, я думаю, что не следует так уж всерьёз относится и к словам Президентов. Вполне вероятно, что для них этот обмен "любезностями" всего лишь знак уважительного признания взаимного лидерского авторитета."

* * *

У МА умерла мать. Встретив его в институте на лестничной клетке, я выразил ему свои соболезнования. МА поблагодарил и печально сказал: "Знаете, Юра, мне уже за шестьдесят, но до последнего времени, пока мать была жива, я всё время ощущал, что за мной есть кто-то старший. А теперь, с её утратой, я сам оказался самым старшим в семье, в роду ... Я вдруг осознал, что оглянуться стало не на кого ...".
Затем, немного помолчав, МА добавил: "Моя мать была выдающейся женщиной: она была членом большевистской партии и в бытность свою работала Главным санитарным врачом г. Горького. Во время войны я возвращался домой из госпиталя после тяжёлого заболевания. Перед этим я ей долгое время не писал, и она ничего не знала обо мне. Поздно ночью я постучал в дверь нашего дома. Открыла мать. Её первыми словами были: "Боже мой, Миша! Ты не дезертир?"

* * *

Однажды МА встретился мне выходящим из 1-го отдела института. Он был явно чем-то обескуражен. Увидев меня, он стал рассказывать: "Представляете, меня пригласили в 1-ый отдел и попросили заново заполнить анкету. Я добросовестно стал отвечать на все её пункты и вдруг поймал себя на мысли, что события, которые я описываю (где и когда родились мои родители, чем занимались и т.п.), относятся к вековой давности! Я сказал об этом начальнику 1-го отдела с сомнением, может ли это сейчас кого-нибудь ещё интересовать? И прибавил, что уже даже и административно-территориальное деление тех областей, о которых идёт речь применительно к моим родителям, совершенно иное. "Ничего–ничего", – серьезно, ответил он, – "Пишuте–пишuте!".

* * *

Автор благодарен Игорю Шейнфельду, зародившему мысль об изложении этих историй на бумаге, Михаилу Адольфовичу за доброжелательное отношение к написанному и внесённые поправки, и Светлане Денисовне Жерносек за приглашение опубликовать эти истории в данном сборнике, а также за полезные советы и уточнения.

МИЛЛЕРИАНА

Случайные столкновения с Михаилом Адольфовичем