Философ и культуролог,
доктор философских наук,
профессор Белорусского университета культуры

Николай Игнатьевич КРЮКОВСКИЙ

«Бездуховность бросает вызов рыцарям высокого духа»

Монолог человека, отягощенного полувековым опытом служения философии

Биографическая справка. Н.И.Крюковский родился в 1923 г. В 1941 г. добровольцем пошел на фронт. Попал в Вяземский «котел». После трех неудачных попыток выбраться оказался в плену. Трижды убегал, в последний раз удачно. Нашел путь к партизанам. После войны окончил филфак БГУ, защитил кандидатскую по языкознанию и докторскую – по философии прекрасного. Автор 4-х монографий, в т.ч. «Логика красоты», «Homo Pulcher – Человек Прекрасный», «Кибернетика и законы красоты».
Вот краткая запись его высказываний во время беседы с ним. Даже если бы внешнего сходства с главным героем Сервантеса не было бы, разговор с профессором Крюковским стоило бы начать с явления донкихотства, потому что для этого есть основания.

С точки зрения Санчо Пансы

Обычно, когда вспоминается имя Дон Кихота, в воображении всплывает эпизод с ветряными мельницами. В знаменитом этом эпизоде наш рыцать видится, однако, несколько глуповатым: большинство смотрит на него глазами Санчо Пансы, в комическом свете. Суть же этой очень символической и сегодня фигуры – трагическая. Она, суть, раскрывается в эпизоде, где рыцарь печального образа, руководствуясь высокими, «донкихотскими» соображениями, освобождает каторжников, тронутый их муками, а те, получив свободу, безжалостно его избивают.

Философия как разновидность донкихотства

Философия, несомненно, донкихотская профессия, но я счастлив, что посвятил ей жизнь. Философ движется к целям, невидимым для большинства или воспринимаемым как ветряные мельницы. В университетские годы, выйдя из партизанских лесов, мы были немного Дон Кихотами – искренне стремились служить народу и возрождать сожженную войной Беларусь. За этим романтическим туманом не очень ясно виделись жуткие приметы тогдашней жизни – зловещие Куропаты и архипелаг ГУЛАГ.
Сейчас философия кажется никому не нужной, и мне иногда не хочется признаваться, что я философ. Скомпрометированная марксистско-ленинской псевдофилософией, она потеряла в глазах людей тот ореол таинственной приподнятости, украшавший ее, например, в гегелевские времена. Однако именно сегодня без философии просто невозможно понять, кто мы, откуда и куда идем. Ведь хочется заглянуть и за далекий горизонт.
Ницше когда-то писал, что существуют только две перспективы – орлиная и лягушачья. Орел видит очень далеко, лягушка же – только то, что находится буквально у нее под носом. Вспоминают тут и более знакомые нам образы – горьковского Сокола и Ужа. Что-то все мы стали напоминать ужей, и только философия напоминает нам, что у человека должна быть гордая соколиная стать.
Это, кстати, хорошо бы было знать и нашим политикам: нельзя замыкаться, например, на одной экономике, нужно смотреть не только под ноги, но и на небо, чтобы не потерять то, что до сих пор нравится нам в рыцаре из романа Сервантеса и что с самых древних времен зовется словом «идеал».

С чего начинаются философы

Философия привлекала мое внимание еще со школы. Уходя в партизаны, в знаменитую заслоновскую бригаду, я захватил с собой... томик Гегеля. Прочитать целиков его, однако, не удалось, потому что ребята из отряда, усмотрев, что бумага годится на самокрутки, начали «читать» моего Гегеля с конца, и вскоре от великого философа осталась только обложка.
Возможно, склонность к философским размышлениям – это как абсолютный слух или точный глаз художника. Я и до сих пор воспринимаю философские системы как беззвучные симфонии. Соединившись с интересом к музыке и живописи, моя тяга к философии закономерно привела меня к эстетике – философии прекрасного, -- которая и стала моей основной профессией.
Однако дорога к эстетике была не самой прямой. Освоив с детства балалайку, гитару и мандолину, я мечтал стать музыкантом (почему-то даже дирижером), участвовал в музыкальных олимпиадах. С мандолиной и на фронт пошел с 1-го курса Витебского ветеринарного института. Потом мне очень пригодилось, что я с искусством познакомился и к наукам о природе приобщился.
Вижу теперь смысл в том, что я не сразу попал на философский факультет – в послевоенном БГУ его еще не было. Окончил филологический – без единой «четверки», купаловсеим стипендиатом. Но все шло к тому, что нужно было мне ехать в Барановичи. «Не дергайся», -- сказали мне, -- «скажи спасибо, что университет дали закончить». То, что на войну добровольцем пошел, в партизанской диверсионной группе воевал, меньше значило, чем плен и то, что я при немцах в Белорусском народном доме в концертах участвовал. Но все-таки Бог есть: по рекомендации М.Судника, тогдашнего преподавателя БГУ, Кондрат Крапива, бывший тогда директором академического Института языкознания, взяв меня в свой институт.
Кандидатскую я написал о влиянии русского языка на белорусский. Уже и за докторскую было взялся на данную мне тему: «Взаимодействие близкородственных языков в условиях развитого социализма на материале белорусского и русского языков». Да только почувствовал, что нет, чем-то тут дурно пахнет, моими руками хотят что-то нехорошее обосновать. К тому же эстетика, которой я занимался «для себя», требовала все больше внимания. Знание же иностранных языков позволило не ограничиваться тем, что печаталось в стране, расширяло мои горизонты. Я уже видел ограничения марксистско-ленинской эстетики, но надеялся, что паря в разреженной, но чистой атмосфере философских абстракций, останусь недоступным для идеологических партийных церберов.
Некоторое время удалось продержаться, работая над книгами о кибернетике с точки зрения законов красоты, об эстетических категориях и т.д.
Но все-таки они меня достали – когда я стал читать эстетику по-белорусски и выступать публично за возрождение национальной культуры. Этого они вынести не могли, и в самый разгар т.наз. перестройки меня с философского факультета БГУ «попросили».

Пюпитр для философских рукописей

Получил я в «партизанке» сквозное ранение левой руки, прямо в сустав (было этой зимой 1943 г.). Так что с мечтами о музыкальной карьере пришлось распрощаться. Попробовал скрипку и мандолину на правую руку переналадить – не то. А вот пюпитр пригодился. Напишу от руки статью по эстетике, рукопись на пюпитр поставлю и на пишущей машинке перепечатываю. Такое у меня получилось гармоническое сочетание философии и искусства.
Только с музыкой я распрощался не совсем. Когда еще работал в Академии, однажды в профкоме ксилофон увидел -- и вскоре его освоил. Там не так важно, что одна рука почти не сгибается. «Чардаш» Монти играл, «Вальс» Дюрана, «Грезы любви» Крейслера.

Что сказал бы Дон Кихот, глядя на нашу действительность

Тут нужно Сервантесом быть, чтобы на такой вопрос ответить. Но я знаю, что бы он сделал: надел бы свои рыцарские доспехи и двинулся в поход вместе со своим Санчо Панса... Правда, сегодня его оруженосец уже не тот, и на выборах может, например, проголосовать не «за», а «против» Дон Кихота.
Многие из нас стали такими испорченными Санчо Пансами и изменили своему рыцарю. Сейчас Санчо Панса мог бы даже перейти на сторону тех разбойников, которые избивали своего спасителя Дон Кихота. Вообще, наше нынешнее «почти-мировоззрение» – это сплошной, так сказать, «санчопансизм». Посмотрите только, что пишут наши газеты и о чем спорят политики! Все в границах «ближнего доступа» – экономика, власть. Пусть меня простят – как лягушки у Ницше. Но ведь давно сказано: «Не хлебом единым жив человек».

Да и с хлебом у нас теперь не очень, поскольку мы в прямом и переносном смысле забыли про Бога. Вот в соседней России, казалось бы, провели экономические реформы. И что? Страной управляет чиновничья мафия, а народ как жил в бедности, так и теперь живет. Да еще и воевать эта мафия собирается всерьез, как показала чеченская война. Очень опасным кажется лично мне стремление некоторых наших политиков к политической интеграции с Россией...
О корни их и наших проблем – в теперешней пещерной бездуховности и аморальности. Маркс назвал некогда религию «опиумом для народа», и вот теперь наш обезбоженный, безрелигиозный народ бросился к реальному «опиуму» – наркомании, пьянству, проституции, жутким криминальным преступлениям. А об экономике и говорить нечего: тут самая циничная и беспардонная «прихватизация», основанная на принципе эгоистической материальной выгоды, которая на наших глазах затягивает в свое болото и политику. Недаром же современную политику люди называют «грязным делом». А какой уровень когда-то задал Гегель? Государство, этот главный инструмент политики, он определил как «реальность моральной идеи».
Боже мой, как точно сформулировано, если подходить с высокой меркой, и – как же нам до этого далеко!

Рыцарский щит с символом духовности

Да, современному Дон Кихоту есть за что воевать – за возрождение добра и того, что мы называем духовностью, не всегда, правда, понимая, что это такое. А духовность, можно сказть, это душа культуры народа, его самосознание, проявляющееся в религии, философии, искусстве и, конечно, в языке.
Экономику. продолжая сравнение, можно было бы назвать телом культуры. Тело же без души – это труп. Если же экономика почти мертва, оживить ее может только духовность. И прежде всего, по моему мнению, религия. Потому что все наши невзгоды, считаю, порождены воинственно-злобным атеизмом недавних времен. Недаром же выдающийся экономист Макс Вебер убедительно доказал, что теперешнее богатство Запада, на которое мы с такой завистью поглядываем, считая, что оно добыто исключительно стремлением к лично-эгоистической выгоде, -- так вот, это богатство было создано преимущественно под влиянием протестантской этики. Капитализм имел когда-то свой дух! Но с конца XIX столетия он почти выветрился, остался один принцип – права человека. Вот только человек у них понимается как физический, телесный индивид, которого известный английский антрополог Моррис недаром назвал «голой обезьяной». Это сразу же вспоминается, как только начинаешь смотреть по телевизору разные эротические шоу или «Плейбой» по субботам.

Но у Дон Кихота ведь была Дульсинея!

Да, и можно только удивляться, как он к ней относился. Он просто молился на нее, хоть была она, скажем мягко, далеко не богиня. А что теперь? Женская красота стала обычным товаром. Ослепительно красивое женское тело воспринимается теперь как наш бедный замусоленный «зайчик», обесцененный глубокой инфляцией.
Женской красотой как научной проблемой в Бывшем Союзе первым занялся я, и было это задолго до перестройки (да, и белорусы иногда могут быть первыми!). Подходы к ее разрешению были представлены в книге «Человек Прекрасный». Меня тогда обвинили во фрейдизме, да и просто посмеивались: серебро, мол, в бороду... А с моей точки зрения, катастрофическое падение и вырождение эстетического вкуса особенно ясно видно в отношениях к проблемам пола. Ведь тело человека создано Богом, и нельзя отдавать его на откуп дьяволу.

Но сегодня именно это и происходит. Нам нужно возвращаться к духовности, к высоким эстетическим идеалам. Мы заменили благородную человеческую любовь, это воплощение красоты, циничным животным сексом, рядом с которыми всегда идут проституция, насилие и весь зловещий букет криминальщины. Это вам уже совсем не ветряные мельницы. Чудовища бездуховности, завоевывая все новые человеческие души, бросают вызов современным Дон Кихотам – рыцарям Высокого Духа, вынуждают их вооружиться полемически заостренным копьем.

(Опубликовано в газете СП Беларуси «Лiтаратура i мастацтва», 1997, 25.04).

(C) Copyright «ИнтелТех»—В.Н.Третьяков. Настоящая информация является интеллектуальной собственностью автора сайта, которому было бы интересно знать о любом использовании его материалов. Vlad-Tretyakov@yandex.ru